В ту пору, когда началась война, мне было 16 лет. Конечно же, я очень рвался на фронт, обивал пороги военкоматов. Но везде слышал только одно: «Подрасти, парень, повоевать еще успеешь». И вот, наконец, в 1943 году, когда мне исполнилось 18, меня призвали на фронт. Я попал в запасной 138-й стрелковый полк в Монголии. Там нас учили обращаться с оружием. После двух месяцев учебы отправили в Киров, в танковую школу. Окончил ее и попал на фронт. Первый бой принял под Ворошиловградом.
Война – страшное дело. Я стараюсь и не вспоминать, и не думать о ней. А вот о самом тяжелом ранении расскажу. Значит, было это в марте 1945 года. Пехоты с нами не было, только танки. Мы отступали. Вскоре потеряли уже почти все свои позиции. В ствол нашего танка попал снаряд, и кабина моментально наполнилась дымом. Мы стали вылезать, а было нас четверо. Люк заклинило (обычно я всегда оставлял люк открытым, а на этот раз закрыл) и пришлось вылезать в «окно». Сначала полез наш заряжающий, Николай. Танк был под обстрелом, и его сразу убили. Наводчик выбрался вторым. Сейчас уже и не знаю, от ужаса или от чего-то другого он бросился на немцев. И его тоже расстреляли. Мы с командиром были еще в танке, когда загорелась кабина. Командиру, когда он вылезал, прострелили ногу. Я выбрался последним, и так как одежда на мне горела, стал кататься по траве и обсыпать себя землей. Потом, значит, командир мне и говорит: «Ты лежи, а я пойду за помощью. Ты сильно обгорел и идти не сможешь. Я приведу помощь, и мы заберем тебя». Я не знаю, сколько я так пролежал. Очнусь, погляжу вокруг и снова отключаюсь. И вот, значит, слышу я голос: «Уходи отсюда». А вокруг никого. Ну, думаю, чудится мне. И вдруг опять: «Уходи отсюда, а то убьют». Ну что тут было делать? Поднялся и пошел. Ничего не вижу, не слышу, даже боли не чувствую. Один Бог знает, куда я шел, дошел до какой-то деревни. Очень пить хотелось. Стал искать колодец. Нашел, кое-как набрал воды и пил. Никогда я так сильно пить нет хотел. Напился и смотрю, а у меня сапоги горят. Сорвал одежду и стал тушить. Потушил и дальше пошел. Ничего не чувствую, тело будто не мое. Даже не знаю, куда и зачем иду. Просто иду и все. А в голове одна мысль: «Лишь бы к своим попасть, только бы своих найти». Не знаю, сколько времени прошло. Вышел я прямо к какой-то части. Меня увидели, кинулись ко мне да говорят: «Господи, что же нам с тобой делать? Тебе бы в госпиталь надо, а немцы все дороги перекрыли». Какое-то время находился я в этой части, ухаживали за мной как только могли. А там и подкрепление пришло, и меня, наконец-то, отправили в Москву, в госпиталь. И об окончании войны я узнал там.
Два года после войны по госпиталям мотался. Был во Львове, в Польше. У меня же все тело обгорело, особенно лицо. Пришлось восстанавливать и нос, и губы, на веки «латки» наложили, а уши вообще заново пришивали. Остальное со временем само срослось. Домой попал в феврале 1947 года. Сначала приехал в Святославку, а потом на лошадях добирался до Полоцкого. В санях со мной ехала сельская секретарша Полина, которая всю дорогу прикрывала меня тулупом. Жалко, наверное, было.
Воспоминания записаны в 2010 году Скрынниковой Татьяной, ученицей школы №1 р.п. Самойловка Саратовской области.