Пётр Алексеевич Штраухман родился 14 января 1919 года в рабочей семье на станции Бурасы. В 1927 году пошёл учиться в первый класс. В школе учился до 1936 г. В его семье было 6 детей. В классе также было 6 человек. Учился хорошо. Окончил 8 классов. По программе всеобуча ему было предложено поработать учителем начальных классов в деревне Лысовка, а затем в Екатериновке, хотя в то время ему было всего 16 лет. Вечерами проводил занятия по программе ликбеза со стариками, преподавая политграмоту. Пётр Алексеевич Штраухман вспоминает:

 «В 1939 г. я должен был призываться на службу в армию. В тот летний день мы с закадычным другом Димой Кагарицким в поезде оказались попутчиками курсантов–танкистов. Подтянутые, все в ремнях, будущие офицеры произвели на нас неизгладимое впечатление, и решение наше было единодушным: если уж и служить, то в танковых войсках.

Узнав у курсантов адрес училища и условия приёма, тем же летом уехали сдавать вступительные экзамены. Конкурс был большой, но мы прошли. Во время учёбы учили надевать сапоги, заштопывать портянки и не только этому. 2 года учёбы в Ульяновском бронетанковом училище пролетели незаметно. Хотя очень трудно было нам, новобурасским ребятам, которые и техники-то толком в глаза не видели, осваивать боевые машины. Машин в то время было мало, поэтому танков боялись. Но за годы учёбы к танкам привыкли, выдержали все трудности учёбы. Учились с азартом и с полной отдачей сил.

И вот 18 июня 1941 г. До войны оставалось всего 4 дня. Позади – торжественный выпуск в училище, на плечах лейтенантские погоны, в кармане гимнастёрки – направление на должность командира танкового взвода в г. Калугу, в 18-ую танковую дивизию, в душе радость от предстоящей встречи с белокаменной Москвой, где мы, пять молоденьких офицеров, проездом могли остановиться на целые сутки для знакомства со столицей.

Воскресное утро 22 июня 1941 г не предвещало ничего плохого. Но не успели мы выйти из гостиницы «Метрополь», как обратили внимание на взволнованную толпу людей, столпившуюся у громкоговорителя – знаменитой «тарелки». Война! Эта весть перевернула всё. Мы быстро побежали за чемоданами и – на вокзал. Приехали в Калугу, а там... пустые казармы.

Едва-едва успели тогда на вокзал, где дивизия уже погрузилась в эшелоны. Нам тут же было вверено командование взводами (по 3 танка с экипажами). Быстро переоделись в боевые комбинезоны, и сразу стали не нужны чемоданы и плащи, в которых так и не довелось пощеголять по Москве. Плащи оставались висеть на берёзе, а с чемоданами - бегом на почту. И вот сюрприз: «Посылки принимать не разрешено». Оставили свои пожитки и адреса девчонке – почтальону: «Хочешь, оставь себе, а хочешь, отправь по адресу».

А ведь получила тогда моя семья эту посылку. Так и уцелела оставшаяся в том чемодане уникальная фотография 1941 г: выпуск группы курсантов Ульяновского Краснознаменного училища имени В.И. Ленина.

Эшелоном дивизия была переброшена в Белоруссию, где шли отчаянные бои с гитлеровцами. Разгрузились мы в районе села Сенное и с ходу – в бой, в первый для нас страшный день. Большая поляна в лесу стала адом. Горели с обеих сторон танки, некоторые разрывались и кусками разлетались в стороны. Бегали по полю боя горящие, как факелы, наши и вражеские танкисты. Перевес был на стороне врага, и нам пришлось отойти, чтобы сохранить оставшихся людей и материальную часть для сдерживания и изживания противника.

В 1941 г. сполна изведали и мы горечь поражений. Пробиваясь с боями из окружения, просачивались малыми группами сквозь оккупированную территорию, своими глазами видели результаты тактики «выжженной земли». Тяжело вспоминать, как пробивалась из окружения на восток к линии фронта наша группа в 150 бойцов из разных частей и подразделений. Из 150 осталось в живых лишь 8 человек. Измученные голодом и усталостью, набрели, наконец, на деревню, где не было немцев. Расположились в здании сельсовета. Местные жители принесли щей с картошкой. Зажгли печку-буржуйку, некоторые даже сняли сапоги, чтобы просушить портянки, дать отдых стёртым ногам. Но тут прибежала какая-то женщина и вполголоса: «Немцы!». А на улице уже был слышен приближающийся рёв мотоциклов.

Отступали в беспорядке, слабо отстреливаясь из винтовок и пистолетов, а в ответ – автоматный и пулемётный огонь. Мне удалось добежать до скирды и схорониться в ней. Оттуда, из соломы, я мог просматривать две улицы. Оказалось, что немцы въехали в деревню с двух сторон и соединились как раз недалеко от моего убежища. Фашисты расхаживали в двух шагах. Я осознал своё полное бессилие, почувствовал, как волосы на голове встают дыбом.

Лишь когда совсем стемнело, выбрался за околицу села. В голове была только одна мысль – выбраться, уцелеть, а потом бить, бить и бить их – наглых, самоуверенных, озверевших от крови. Чудом не утонул я в гнилом болоте, куда нас загнали немцы. От преследователей нас скрывали только чахлые кусты с полуоблетевшей листвой. Боясь шелохнуться, по горло в ледяной воде ждали, когда немцы убедятся в нашей гибели и уйдут от болота. Некоторых засасывала трясина, и они молча, чтобы не выдать остальных, уходили в топь. До сих пор вижу перед собой их глаза – выпученные от неимоверных усилий вырваться и молящие о помощи.

Вышли из окружения в форме, со знаками воинского отличия и с документами, удостоверяющими личность, с табельным и трофейным оружием.

 За войну я побывал в тяжелейших передрягах, сменил не одну машину, но сам остался цел и невредим, если не считать «царапины» через всё предплечье.

Вспоминается один бой... Наши танки прорвали тогда оборону немцев, и идущая следом пехота вступила в рукопашный бой, защищая отбитую территорию от уцелевшего врага. Действовать танками было рискованно – можно и своих подавить. Но так захотелось за всё пережитое в 41-ом самолично какому-нибудь фрицу морду начистить, что не удержался, отбросил башенный люк, выбросил наверх локти. Но не успел подтянуться и высунуть голову, как руку обожгло пулей, и я свалился назад в башню. Это «пустяковое ранение» и спасло мне жизнь.

 Однажды наш взвод проводил разведку боем. Было это под Москвой, в районе села Дудино. На этом участке фронта намечался прорыв обороны врага. Необходимо было предварительно разведать замаскированные точки противника. Ещё перед объяснением боевой задачи нас попросили сдать все документы и личные вещи. Сердце сразу обдало холодком – предстоит идти на верную смерть, но отказаться даже в мыслях ни у кого не было. Мы уяснили тогда, что наша главная задача состоит не в том, чтобы как можно больше уничтожить немцев, а в том, чтобы, преодолев минное поле по заранее подготовленным сапёрами проходам, прорваться в глубь обороны и вызвать огонь на себя. На нашей же территории поднимался в воздух стратостат, с которого засекали ранее молчавшие огневые точки и отмечали их на карте. На каждый танк нам посадили по 8 автоматчиков, и мы двинулись вперёд. Только выехали на высоту, фашисты открыли ураганный огонь. Многие автоматчики были убиты, оставшиеся в живых на ходу попрыгали с машин в бурьян (поля тогда не засевались). Экипаж, ехавший справа, как только переехал передний край и удалился в низину, был подбит. Два наших Т-34 ворвались на территорию фашистов и на максимальной скорости начали маневрирование по местам, указанным в приказе, сея панику своим огнём и вынуждая противника размаскироваться.

Задача была выполнена, можно было отходить. Но при переходе через минное поле второй танк подорвался на мине и стал хорошей мишенью для врага. Я решил переехать на свою сторону и прикрыть огнём подорвавшийся танк, чтобы не дать фашистам подползти и взорвать его. Но наша машина не успела преодолеть вражескую траншею. Раздался взрыв, танк развернулся вполоборота, траншея обвалилась, танк сильно накренился, а пушка воткнулась в землю.

Ну, думали, конец. Сидели, стрелять нельзя, башня не вращается, и только в перископ можно просматривать местность. Все четверо взяли в руки гранаты, договорились, что в случае чего взорвём танк вместе с собой. Стало смеркаться, в перископе мы заметили спины ползущих назад в траншею немцев. Приготовились к худшему, но тут по переднему краю начала редко бить наша артиллерия. Потом взрывы стали чаще, а во второй половине ночи залпами ударили «Катюши». Вспышки взрывов слепили глаза, а земля содрогалась так, что танк, казалось, выпрыгивает из траншеи.

На рассвете передний край прочесали наши самолёты. Затем бомбёжка переместилась вглубь обороны. И, наконец, знакомый, милый уху гул моторов – в наступление пошли наши Т-34. Враги не выдержали и отступили.

Когда бой от нас удалился, мы вышли из машины и пошли посмотреть, что стало с экипажем подбитого танка. Он, наверное, не сдавался, и немцы подложили взрывчатку. Взрывом башню сорвало, а все танкисты погибли. Да, уж кого меньше всего было в госпиталях, так это танкистов и лётчиков.

А дальше – бои на Западном, Первом и Втором Прибалтийских фронтах, на Карельском фронте на Кольском полуострове.

Победу я встретил на территории Польши, когда, получив в Нижнем Тагиле с танкового завода роту Т-34 с экипажами, ехал на фронт. Вот была радость!»

В июне 1946 г. Пётр Алексеевич демобилизовался, вернулся домой, в Новые Бурасы. Думал пойти работать в МТС, но как-то встретил на улице заведующего районо, и тот узнал в возмужавшем фронтовике бывшего молоденького, но уже тогда подававшего надежды, учителя начальной школы. Так и стал Пётр Алексеевич учителем начальных классов Новобурасской восьмилетней школы.